IPB

Добро пожаловать ( Вход | Регистрация )

 
Добавить ответ в эту темуОткрыть тему
> Флагелляция у Древних римлян., Наказания в Древнем Риме.
Король
сообщение 7.3.2013, 15:28
Сообщение #1


Kороль
Иконка группы


Сообщений: 50
Регистрация: 27.2.2013




Наказания в Древнем Риме. Порка и другие виды телесных наказаний.

Телесные наказания у древних римлян имели чуть ли не самое широкое распространение; об этом свидетельствуют исследования многих авторитетных писателей-историков. В каждом доме обязательно можно было встретить картины, на которых изображались применявшиеся в то время для наказания инструменты и вспомогательные средства. В судейских камерах судьи были окружены огромным выбором всевозможных плетей, кнутов, розог и кожаных ремней, и все это имело в виду устрашение обвиняемого. Помимо того существовал еще целый арсенал пособий, специально предназначенных для наказания рабов; из числа таких инструментов назовем особого рода бечевки, изготовлявшиеся исключительно в Испании. Орудия наказания носили различные имена. Так, например, известна ferula, представлявшая собою плоский кожаный ремень, слывший в то время одним из самых милосердных и нежных инструментов. Далее следует Scutica, сплетенная из витого пергамента, затем — flagella и, наконец, самый ужасный инструмент — flagellum. Эта штука наводила сильнейший трепет и приготовлялась из скрученных полосок коровьей кожи. В третьей сатире своей первой книги Гораций описывает различные градации этих «устрашающих средств». Он рассказывает, между прочим, о том, как некий судья держал своих служащих в ежовых рукавицах, затем обращается в ироническом тоне к последователям стоицизма, проповедовавшим меры устрашения и утверждавшим, что все преступники равны и, следовательно, все наказания должны быть одинаковы. «Сделайте себе за правило, — говорит Гораций, — чтобы накладываемое вами наказание постоянно находилось в соответствии с совершенным преступлением. Если преступник заслуживает быть высеченным только плеткой из скрученных полосок пергамента, то не подвергайте его наказанию с помощью ужасных кожаных нагаек. А того, что вы накажете кого-либо ударами плоского ремня в то время, когда он заслужил более тяжелое наказание, — я нисколько не боюсь!»

Существовали еще более ужасные инструменты, нежели упомянутый выше flagellum, а именно: длинные бичи или кнуты, в окончание которых вплетались металлические шарики, усеянные маленькими острыми иголками. Сечение рабов в древнем Риме производилось настолько часто, что остряки того времени наделяли несчастных прозвищем по роду полученного ими наказания; так, например, существовали bestiones, bucoedoe, verberonnes, flagriones и т. д.

Наказания, налагавшиеся на рабов, и тот ужас, который они внушали несчастным, служили очень часто темой, на которой охотно останавливался в своих комедиях Платон. Так, например, в его «Эгедике» один из рабов, являющийся в пьесе главным действующим лицом, увидел, что повелитель его в одно прекрасное утро обзавелся новой плетью, и из этого заключил, что господин открыл все его замыслы! Всевозможные телесные наказания служили для Платона неисчерпаемым источником для острот и шуток. В одной комедии раб в шутку обращается к другому невольнику и спрашивает его: сколь в нем весу, когда он висит нагишом, привязанный к балке, а к ногам его прикреплены стофунтовые тяжести? Необходимо заметить, что подобный груз привешивался к рабам постоянно во время наказания, чем имелось в виду, как мы уже упоминали выше, препятствовать им наносить своими ногами толчки экзекутору. В другом месте Платон делает намеки на ремни из коровьей кожи, из которых приготовлялись батоги, и советует рабам топтать их ногами; при этом Платон погружен в глубокое раздумье по поводу удивительного факта, заключающегося в том, что «мертвая скотина может наносить вред живому человеку».

Мы могли бы привести массу обычаев и привычек старого Рима, характеризовавших то могущественное положение, которое занимала в то время плеть или розга. Так, например, сечение и бичевание рабов получило такие права гражданства, что плеть или палка могли быть символом жизненного положения этих несчастных. Камерариус повествует об особенном обычае, существовавшем в течение довольно продолжительного промежутка времени и заключавшемся в том, что позади триумфатора, в его колеснице, стоял человек с плетью в руке. Это должно было означать, что судьба человека вообще крайне изменчива и что с величия славы можно опуститься до положения простого работника-невольника.

Для того чтобы высечь рабыню, вполне достаточным основанием у римлянки — по словам Ювенала — служил нос невольницы, который почему-то не нравился капризной госпоже; иными словами, говорит этот автор, стоило римлянке быть недовольной своей собственной внешностью, как за это расплачивалась ни в чем не повинная рабыня. У некоторых матрон существовало даже правило, в силу которого рабыни, занимаясь прической своей госпожи, должны были оставаться полуобнаженными, чтобы в случае малейшей погрешности, происшедшей вследствие незначительной неловкости, быть готовой к восприятию того количества ударов, которое заблагорассудится назначить пришедшей в негодование барыне. Эти прелестные фурии дошли в конце концов в своей жестокости до того, что в первом периоде империи их власть была до некоторой степени сокращена. Во время владычества императора Адриана некая дама была приговорена к пятилетней ссылке за то, что жестоко обращалась со своей рабыней. Если случалось так, что прислужницы разбивали стакан или во время варки портили какое-либо кушанье, то заранее могли рассчитывать на самую ужасную порку, которая нередко производилась в присутствии гостей, дабы их поразвлечь. И действительно, гости были крайне благодарны за доставленное им бесплатное зрелище. Ювенал, описывая настроение одной римлянки, недовольной своим мужем и поэтому обрушивающейся на рабов, выражается буквально следующим образом: «О, горе ее прислужницам! Горничные должны снять верхние платья свои, прислужник получает упреки за долгое отсутствие свое. Полосы кожаных ремней разрываются о спины некоторых рабынь, у некоторых потоками струится кровь под ударами плетей, у других — вследствие ударов батогами из пергамента».

С течением времени жестокость знатных римлянок по отношению к своим прислужницам достигла таких колоссальных размеров, что один из консулов выпустил даже особое по этому поводу постановление. Пятый канон этого любопытного документа гласит: «Если какая-либо дама, рассердившись на свою рабыню, бьет ее сама или заставляет наказывать других, и если наказанная умрет до истечения трех дней после экзекуции под влиянием перенесенных истязаний, то здесь сомнительно утверждать, что смерть наступила случайно или преднамеренно. Но если при следствии окажется наличность преднамеренности, то виновная госпожа должна подвергнуться ссылке на семилетний срок; в случае же недоказанности преднамеренности, срок ссылки сокращается до пяти лет».

Матроны, содержавшие большой штат прислуги, никогда не унижались до того, чтобы лично наказывать провинившихся рабынь. Но одна из знатных римлянок не побрезговала этим занятием, и за это Овидий насмехается над ней в следующих выражениях:


Я ненавижу ведьму, которая мучает свою прислугу,
Колет иголками и причиняет боль острыми гвоздями,
Вызывает кровь и слезы на глазах несчастной…
И тот в душе проклинает ее, который отдал ей свою руку и сердце.


Для приведения экзекуции в исполнение содержались особые рабы, носившие название lorarii. Доставалась работа и официальным палачам, известным под именем carnifices. Особым благоволением для рабынь считалось быть наказанной рукой своей госпожи и повелительницы. Наиболее жестокой считалась порка тогда, когда она поручалась специально для этой цели назначенной женщине. Немедленно же после распоряжения матроны несчастная «преступница» схватывалась, привязывалась за собственные косы к косяку двери, столбу или колонне, и начиналась экзекуция, производившаяся по обнаженной спине либо скрученными веревками, либо плетью из воловьего хвоста, пока госпожа не произносила: «Довольно!» или «Иди!»

Но не только рабов и рабынь секли римляне и римлянки: они применяли это средство по временам и к тем любвеобильным юношам, которые имели дерзость заводить в доме их амурные интрижки. Наиболее излюбленным и подходящим нарядом для подобных приключений считалась верхняя одежда рабов, так называемый китель; в таком костюме каждый мужчина мог проникнуть в любой дом и незамеченным остаться там столько, сколько возможно. Но если случалось так, что хозяин дома примечал непрошенного гостя, или же если верная мужу жена сама рассказывала ему о дерзком посетителе, тогда последний рассматривался как бежавший от своего господина раб, проникший в чужой дом с преступными намерениями, и тут уж с ним обращались, как с настоящим рабом. Обстоятельства для отмщения были во всяком случае благоприятны, а если принять во внимание суровый темперамент древних римлян и их ревнивый нрав, то нетрудно, разумеется, предположить, что они не упускали столь подходящего случая. Кончалось дело тем, что какой-нибудь юный Дон-Жуан, возымевший намерение совратить с пути истинного жену ближнего своего, жестоко в этом раскаивался… Подобные экзекуции, как нетрудно догадаться, были для настоящих рабов огромным развлечением и составляли для них целое празднество.

Но зачастую случалось так, что, вследствие обширного штата рабов в римских домах, искателей любовных приключений открывать не удавалось. Известный историограф Саллюстий вознамерился ухаживать за Фаустиной, женою Мило и дочерью Туллии, но был пойман и не только жестоко избит, но и вынужден был уплатить значительную сумму денег в виде штрафа за непозволительное поведение.

Помимо своей роли как инструмента для наказаний, плеть была в большом ходу у древних римлян во время религиозных празднеств, а именно во время праздника Луперкалий, основанного в честь божества Пана. Название этих торжественных церемоний происходит от Луперкала, обозначавшего место на подошве Палатина, где производилось жертвоприношение. Празднество Луперкалий справлялось пятнадцатого календа марта месяца, т. е. 15 февраля или, как говорит Овидий, на третий день после ид. Учредил Луперкалий Эвандер. Виргилий говорит о танцующих Solu и нагих Luperci, причем комментатор объясняет нам, что эти luperci представляли собою особых любителей, догола раздевавшихся во время какого-либо торжества, расхаживавших в таком виде по улицам Рима с плетью из козьей кожи и избивавших всех встречавшихся им по дороге женщин. При этом женщины не убегали, а наоборот, протягивали свои руки ладонями вверх и подставляли их под удары, ибо существовало поверье, что экзекуция ладоней или других частей тела влияет на то, что пострадавшая становится «плодородной» и приобретает способность с наименьшими страданиями разрешиться от бремени. В самые древние времена Рима существовало два подразделения этих луперков, которые носили имя двух самых знатных римских фамилий: квинтилианы и фабианы, к которым позднее была присоединена еще третья фамилия — юлианы, названные в честь Юлия Цезаря. Сам Марк Антоний не стеснялся фигурировать в роли Luperci и, бегая нагишом по улицам, обращался даже к народу с речами. Празднество это было введено во времена Августа, затем было несколько видоизменено и обновлено и держалось до периода царствования Анастасия, т. е. до 496 года, уже гораздо позднее после возникновения христианства. В роли луперков бегали по улицам члены самых родовитых домов, причем с течением времени в самой церемонии было сделано большое улучшение (!). Женщины уже не довольствовались ударами, наносимыми по руке, а в свою очередь также раздевались и таким образом доставляли луперку возможность еще рельефнее доказать силу и ловкость своих мышц. Шутники утверждали, что дамы приходили в такой восторг от подобного «удовольствия», празднество представлялось настолько восхитительным и так нравилось всем, принимавшим в нем участие, что сохранилось даже позднее того, как многие другие языческие обряды и обычаи перешли в область воспоминаний. Конец этим луперкалиям был положен папой Гелазиусом, но его запрещение встретило столько неудовольствия и возражений, что он вынужден был даже написать и обнародовать особую извинительную записку.

Бичевание во время празднеств вошло у многих народов древнего мира просто в род обряда; свое происхождение оно берет из Египта. Отец истории Геродот рассказывает, что во время ежегодного праздника в Бузурисе в честь богини Изиды «в то время, когда совершалось жертвоприношение, все поклонявшиеся в количестве нескольких тысяч человек, мужчины и женщины, занимались избиением друг друга». По убеждению сирийцев, таким поведенем можно было умилостивить божества; при этом жрецы пользовались особым инструментом, приготовленным из сплетенных из шерсти веревок с заделанными в них небольшими узлами.

В Лакедемонии ежегодно устраивался праздник, называвшийся «день бичевания»; он состоял, главным образом, в том, что перед алтарем Дианы усердно секли мальчиков. Аналогичные описания встречаются у различных авторов, причем все историографы сходятся в том, что родители и друзья наказываемых мальчиков при этой торжественной экзекуции не присутствовали. Таких мальчиков избирали преимущественно из самых знатных домов, и только позднее допускалось вербовать жертв из менее почтенных слоев населения и из служащего класса. Церемония производилась особым служащим, от которого требовалась полнейшая строгость и отсутствие жалости; для того же, чтобы исключить возможность более сострадательного отношения, у алтаря во время экзекуции находился жрец с небольшой статуэткой богини в руке, которая при малейшем ослаблении ударов плети внезапно становилась неимоверно тяжелой. Родители требовали от своих сыновей полнейшего воздержания от криков во время порки, ибо самое незначительное, но громкое выражение боли считалось для лакедемонянина позорным. Очень часто из ран мальчиков струилась кровь, и, несмотря на это, редко раздавался стон или вообще какое-нибудь выражение страха или боли, хотя многие из секомых так и умирали под плетью. Подобная смерть считалась в высшей степени почетной, похороны несчастной жертве устраивались самые торжественные, и голова покойника украшалась венком из прекрасных цветов. Происхождение этого празднества остается до сих пор неисследованным. По мнению некоторых, учреждение его относится к Ликургу, который таким путем имел в виду приучить спартанское юношество к лишениям, болям и терпеливому отношению к ранам. Это называлось «закалить мальчика». Другие же утверждали, что такие экзекуции были предписаны, но смягчены впоследствии оракулом, который требовал, чтобы на алтарь Дианы приносилась в качестве жертвы человеческая кровь; учредил их, будто бы, по словам этих историографов, Орест после того, как привез изображение Дианы из Тавриды в Грецию. По другим преданиям, Павзаний, совершая жертвоприношение богам, перед началом войны против Александра Македонского, подвергся нападению огромного количества лидийцев, помешавших обряду и обратившихся в бегство после того, как на них посыпался град палок и камней, служивших в руках спартанцев единственным оружием самозащиты. В воспоминание этого события и было введено избиение мальчиков, которое почиталось всеми так глубоко, что пережило многие политические течения, существовавшие в спартанской республике. О фракийцах также рассказывается, что в определенных случаях народ этот прибегал к порке юношей из лучших семейств, причем экзекуция производилась самым жестоким образом.

Рассказ Светония.

У римского писателя Светония мы находим довольно подробное описание практиковавшихся в его время телесных наказаний рабынь в домах патрициев. Из этого рассказа, который мы переводим полностью, читатель увидит, с какой утонченной жестокостью производились подобные наказания, часто из мести или для развлечения над совершенно невинными рабынями.

— Не разрешишь ли, господин, своему верному вольноотпущеннику предложить тебе развлечение, которое рассеет тебя на несколько минут?

— Говори, Фаос, но да поразит тебя гром небесный, если твои слова окажутся пустой болтовней! Я вне себя от бешенства и злобы.

— С моим благородным патроном поступили действительно недостойным образом. Фамилия Метелиус одна из тех, которую все должны уважать.

— Эти негодяйки не только грубо отвергали мое брачное предложение, но еще обе, и мать и дочь, распространяют про меня и мою семью самые позорные вещи. Ты, так же, как и я, слышал эти сплетни?

— Потому-то я и возмущен так, что я вполне искренно предан своему господину и глубоко чту фамилию, которую он носит.

— Ты верный слуга и освобождение не превратило тебя в неблагодарного. Молю весь Олимп, да постигнет несчастье этих женщин с такими ядовитыми языками! Не стоит и думать о них!

— Укроти свой гнев и успокой свои раздраженные нервы, господин! Не хочешь ли наказать сегодня плетью одну из своих рабынь?

— Ты полагаешь, что это развлечет меня немного?

— Я почти в этом уверен. У тебя есть потребность сорвать на ком-нибудь свой справедливый гнев. Крики наказываемой женщины явятся для тебя успокоительным бальзамом. К тому же ты постоянно наслаждаешься, когда при тебе секут женщину.

— Ты тоже, Фаос, любишь это зрелище, почему и побуждаешь меня слишком часто подвергать женщин такому наказанию. Вот, черт возьми, было бы страшно приятно выпороть моих болтушек! Я бы уже приказал пороть без пощады!

— Ты можешь вообразить, что наказываешь одну из них. Ничто так не похоже один на другой, как круп наказываемой розгами женщины. Разреши мне привести сюда одну из твоих рабынь.

— Ну, ступай и живо приведи сюда женщину с широким крупом, да принеси хороших розог, — я ее буду сам сечь. Ты прав, крики наказываемой женщины немного успокоят меня.

— Господин останется доволен своим верным слугой.

Оставшись один, Кай Метелиус продолжал быстро шагать по комнате, не будучи в силах сдержать душившего его гнева.

Римлянину было около тридцати лет. Родители его умерли и оставили ему очень большое состояние вместе с древним патрицианским именем. Он был высокого роста, сильного и хорошего сложения. По бронзовому цвету его лица можно было сразу видеть, что он служил в армии. Действительно, Метелиус, совсем еще юный, участвовал в разрушении Карфагена, а недавно он состоял при генерал Сципионе и участвовал вместе с его отрядом в тяжелой и продолжительной осаде испанского укрепленного города Нуманции. Из этих походов он вынес не только почетное оружие, но душу пылкую и привычку повелевать.

Молодой патриций, по смерти своего отца, бросил военную службу и решил посвятить себя общественной службе. Фамилия Метелиуса была известна всему Форуму и в своей среде насчитывала не мало консулов. Но Кай был еще слишком молод, чтобы занять какую-нибудь высшую должность в Республике и ему пока не оставалось ничего другого, как только поддерживать свою репутацию. Уже несколько месяцев он старался создать себе семейный очаг и обеспечить в будущем поклонение своим семейным богам — ларам. Понятно, что у него не было недостатка в наложницах; ему не трудно было также найти среди своих молодых рабынь готовую исполнять все его прихоти… Но она не была бы законной супругой, которая могла бы дать ему потомство и быть в то же время не слишком ревнивой к его женской прислуге.

До сих пор все матримониальные предприятия Метелиуса оканчивались неудачей. Все знали, что он богат, но несносного характера. Лагерная жизнь еще более ухудшила его властный и мстительный характер, и многие главы семейств отклонили честь породниться с ним. Про него рассказывали, что молодой человек был груб в обращении с женщинами, и, хотя молодая римская девушка не имела почти никакого влияния на своих родителей в решении выдать или не выдать ее замуж, тем не менее все они до сих пор проявили мало желания войти в его дом. Метелиус, хотя, в общем, и не отличался от других особенной жестокостью, славился, однако, тем, что относился с каким-то особенным презрением и беспощадной строгостью к прекрасному полу. До сих пор он пользовался только ласками своих напуганных покорных рабынь, а потому смотрел на женщину, как на существо низшее, которое обязано повиноваться и которое за непослушание наказывают.

Метелиус был господин строгий к своим рабам, и, хотя в то время никто не проявлял особенного участия к рабам, многие все-таки находили, что жизнь прислуги молодого патриция не была завидной. После возвращения из похода в Испанию, где он принял участие в беспощадном истреблении жителей неприятельских городов и деревень, римлянин усилил еще более жестокость наказаний для своей прислуги и без всякой жалости пользовался предоставленной ему законом абсолютной властью над своими рабами.

Это роковым образом должно было превратить Метелиуса в горячего поклонника телесного наказания женщин. Тут соединялась его природная суровость с презрением к женщине, чему еще более способствовали прежние походы. Легионер часто подвергался палочным ударам по приказанию центуриона, и вот он, в свою очередь, подвергал неприятельских жителей жестоким телесным наказаниям, вымещая на них свою злобу. Нередко молодой человек видел, как привязанных к позорному столбу испанских женщин наказывали плетью, или как солдаты, ради забавы, хватали совсем молоденьких девушек, клали их себе на колена и, обнажив, секли розгами до крови. Метелиус и сам принимал участие в подобных развлечениях, а потому, возвратясь в Рим, он продолжал подвергать рабынь телесным наказаниям для того, чтобы вызвать приятное щекотание своих чувств. Его вольноотпущенники, в особенности Фаос, всячески старались развить эту позорную страсть. Чтобы развлечь его и расположить к себе, они за самый ничтожный проступок, а часто и ни в чем неповинных служанок приказывали подвергать продолжительному сечению.

Итак, рабыни Метелиуса подвергались в самой широкой степени телесным наказаниям и не могли ждать от него никакой пощады. Женщины наказывались плетью или розгами под самым ничтожным предлогом, а часто, как мы увидим ниже, ради просто одного развлечения. Наказаний последнего рода рабыни особенно боялись, так как тогда римлянин не стеснялся проявлять без всякого удержу свою страсть к флагелляции, подвергая несчастных своих жертв страшным истязаниям. Наказываемые девушки могли кричать что есть мочи, отчаянно извиваться от боли, тем не менее наказание продолжалось без всякой пощады. Единственным пределом для строгости наказания являлась забота, чтобы кожа наказываемой не была повреждена так, чтобы следы розог или плети не могли исчезнуть после более или менее продолжительного срока. Но до этого предела женщины могли подвергаться продолжительным и мучительным истязаниям. Метелиус выбирал самых опытных исполнителей, которые, наказывая розгами или плетью, умели причинять возможно большую боль, не нанося коже неизгладимых повреждений,да и сам он достиг в этом жестоком искусстве высокой степени совершенства. Ему не доставляло особенного удовольствия видеть, как у наказываемой девушки течет кровь, он старался достигнуть той особенно сильной боли, которую вызывают удары плетью по нежной женской коже. Он любил наблюдать, как тонкая кожа краснела, мало-помалу, под ударами плети, нервы возбуждались, что выражалось в конвульсивных подпрыгиваниях тела. То он приказывал наказывать молодых девушек, чтобы насладиться их ужасом и видом их нежной кожи; то, наоборот, приказывал сечь взрослых женщин, чтобы полюбоваться законченностью их форм, а также большей выносливостью. Само собою разумеется, наказания всегда производились по обнаженному телу; причем не обращалось ровно ни какого внимания на вполне законную стыдливость, которую могли сохранить даже рабыни.

Именно одна из подобных сцен была главной причиной крушения его последнего матримониального проекта. Чтобы сломить сопротивление только что купленной им девственницы рабыни, он велел ее высечь при себе двум рабам-варварам, но и после наказания девушка продолжала все-таки сопротивляться и даже слегка оцарапала его ногтями. Это привело Метелиуса в такое бешенство, что он тут же велел девушку сечь веревками до потери сознания. Конечно, тут не было ничего особенного, он только воспользовался своим правом собственника женского тела. Но об этом случае стали рассказывать болтуны-рабы, значительно, как всегда, преувеличив; о нем узнали в семье, где Метелиус сделал предложение и ему отказали.

Метелиус в самое последнее время воспылал сильной любовью к прелестной Цесилии — падчерице своего двоюродного брата проконсула Лициния Курзо. Этот чиновник недавно вернулся в Рим после довольно продолжительного пребывания в одной из провинций Малой Азии. Поехал он туда бедным холостяком, а вернулся богатым и женатым на вдове одного римского гражданина, покинутой там вместе со своей единственной дочерью. Впрочем, подобный брак был вполне понятен, так как жена проконсула, Юлия Помпония, была тридцати шести или тридцати семи лет и в полном расцвете своей замечательной красоты. Что же касается до ее дочери — Цесилии, то она отличалась чистотой своих форм и очаровательным личиком.

По возвращении в Рим, проконсул искал общества своего старого родственника, чтобы, при помощи его связей, проникнуть в самые аристократические семьи. Метелиус скоро воспылал страстью к молодой девушке и через несколько дней сделал предложение. Лициний, понятно, ничего не имел против этого брака, но мать и дочь наотрез отказались принять предложение. Дело в том, что Метелиус некоторыми своими сарказмами над манерами и неумением держать себя в обществе, сильно задел самолюбие Юлии Помпонии. Цесилии тоже не нравилась грубость обращения, его частые припадки гнева и отсутствие той утонченной вежливости, с которой она познакомилась на Востоке.

Так как обе женщины имели громадное влияние на проконсула, человека уже в годах и истощенного от всевозможных излишеств, то Метелиус вскоре встретил и с его стороны пассивное сопротивление своим матримональным планам, что его страшно раздражало.

Лициний сильно его любил, но находился под очень большим влиянием своей жены и падчерицы, чтобы быть в состоянии настоять на своем желании. Случай же с наказанием рабыни убедил его окончательно в жестокости характера своего будущего зятя, и он, хотя и с сожалением, решительно отказал ему в руке своей падчерицы. Чтобы закрепить окончательно за собой победу и навсегда удалить неприятного претендента, Юлия и Цесилия каждый день рассказывали про Метелиуса самые неприятные вещи, выставляя его кровожадным развратником.

Эти сплетни еще более взбесили римлянина и без того раздраженного крушением сладострастных вожделений, которые возбудила в нем редкая красота Цесилии. Кроме того он, не без основания, видел, что ими могут воспользоваться его политические враги, а плебеи отказаться голосовать за него. И тогда все его честолюбивые мечты развеются, как дым, также как матримональные планы. Он рисовал в своем воображении, как он останется старым холостяком безъ всяких почестей. Как раз ему только что, случайно, удалось подслушать в Форуме далеко не лестное о себе мнение, происхождение которого ему отлично было известно. Вот почему он вернулся домой страшно раздраженным против всех женщин вообще и в частности особенно против тех, которые так сильно ему вредили.

Перебирая в своем уме самые невозможные планы мести и с трудом сдерживая свой от природы бешеный характер, Метелиус продолжал нервными шагами ходить по комнате, довольно скромно меблированной, когда дверь отворилась и показался Фаос с женщиной, которая должна была разрядить на себе его гнев и удовлетворить его страсть к флагелляции.

Рабыня, которая шла за вольноотпущенником, была еще довольно молодая женщина, лет двадцати пяти, со смуглым лицом и очень толстыми губами, свидетельствовавшими о ее африканском происхождении. Ее звали Гисбэ. Она родилась в доме родителей Метелиуса и с малолетства привыкла к покорности и беспрекословному исполнению всевозможных капризов своих господ. Сознавая, что она совершенно беззащитна и находится в полной их власти, Гисбэ старалась покорностью избегать слишком частых телесных наказаний. На ее горе природа одарила очень развитым крупом и, благодаря этому, господский гнев очень часто оставлял на нем чувствительные следы.

Для Гисбэ достаточно было одного беглого взгляда, чтобы сразу определить степень раздражения Метелиуса и убедиться, что ее ожидает жестокое наказание, хотя она ни в чем не провинилась. Она слегка побледнела; Гисбэ множество раз подвергалась наказанию розгами, все-таки она страшилась их горячих ласк. Ее опытность рабыни удержала ее от проявления даже тени сопротивления, когда Фаос, положив ее грудью на сиденье высокого стула, стал привязывать ей руки и ноги. Это была мудрая предосторожность, иначе молодой человек, конечно, приказал бы исполосовать плетью женщину, которая была бы настолько глупа, что позволила бы еще усилить его нервное возбуждение неуместным сопротивлением. Не произнося ни одного слова, в то время как Метелиус, тоже в полном молчании, следил за всеми этими знакомыми ему приготовлениями, Фаос поднял платье Гисбэ и привязал его к верхней части тела, обнажив таким образом совершенно тело женщины, у которого выступали во всей наготе два смежных полушария мощного крупа, покрытого тонкой, блестящей кожей… Положив недалеко несколько пучков, принесенных с собой, длинных, довольно толстых и свежих березовых розог, он молча вышел из комнаты, оставив господина наедине с его жертвой.

Женщина лежала неподвижно, слегка только вздрагивая в ожидании неизбежного наказания. Метелиус перестал шагать и его горевшие недобрым огнем глаза, не отрываясь, смотрели на этот обнаженный перед ним женский круп. Юлия Помпония, думал он, должна была иметь подобный же круп, и он дорого бы заплатил, чтобы иметь его в своем распоряжении. Цесилия, конечно, обладала менее развитым крупом. Но он с наслаждением бы высек и его. От одной этой мысли все лицо его побагровело, и, взяв в руки пучок розог, он приблизился к покорной рабыне.

Заметив, что розги подняты над ней, женщина инстинктивно сжала свои обнаженные ягодицы. Спустя секунду последовал по ним первый сильный удар розог, вызвавший у бедной Гисбэ глухой стон. За первым ударом безостановочно стали сыпаться следующие. Гисбэ была очень закаленная в этом отношении, но в этот день Метелиус сек женщину без всякой пощады. Розги свистали в воздухе и со страшной силой ложились на тело женщины. Вскоре ягодицы стали покрываться красными рубцами, все более и более расширявшимися. Сначала Гисбэ стонала, затем вскоре она стала кричать, а потом молить о прощении, хотя она по опыту знала, что самые трогательные мольбы не останавливали наказания. Господин, действительно, продолжал наказывать ее, не обращая внимания на ее крики и жалобы. Как и предсказывал Фаос, по мере причинения страданий невольнице, гнев Метелиуса утихал. Стоны, мольбы о пощаде и крики наказываемой женщины доставляли ему удовольствие; он даже стал улыбаться при виде иссеченного розгами крупа молодой женщины. Метелиус продолжал его сечь, но уже более направлял удары розог несколько ниже крупа женщины, которая от страшной боли напрасно сжимала свои ляжки. В глазах Метелиуса показался яростный огонек и он, конечно, продолжал бы сечь несчастную, пока она не потеряла бы сознания, если бы не отворилась дверь и на пороге не появился бы Фаос.

— Прости, господин, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — твой родственник Лициний умер и говорят, что он назначил тебя своим единственным наследником.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Метелиус рассеянно слушал монотонное чтение писцом инвентаря оставленного имущества Лициния. Как верно передал ему вольноотпущенник, проконсул оставил все свое наследство молодому патрицию. Но перечисление всех оставленных ему богатств нисколько не трогало его, если бы не одно обстоятельство, которое являлось последствием этого наследования.

По смерти Лициния, Юлия и ее дочь Цесилия проявили страшную скорбь и в тоже время беспокойство. Обе выразили желание немедленно покинуть Рим, чтобы, — говорили они, — скрыть свое горе в какой-нибудь глухой и отдаленной деревушке. Метелиус ничего не имел против подобного желания. Но законные формальности требовали присутствия вдовы, а также было необходимо посоветоваться с адвокатами. Юлия так торопилась исчезнуть, что предлагала даже отказаться от своей законной доли наследства. Подобная поспешность сильно интриговала молодого человека; как, вдруг, в один прекрасный день, он к величайшему своему удивлению, нашел разрешение этой загадки.

Юлия никогда не была законной женой проконсула; она была просто куплена вместе со своей дочерью лет двенадцать тому назад в одном из городов Сицилии. Акт о покупке ее, вполне ясный и законный, был найден при разборе бумаг покойного и не было никаких следов позднейшего их освобождения. Хорошенькая и ловкая рабыня без всякого сомнения сумела, мало-помалу, добиться, чтобы ее выдавали за законную жену; последнее было еще потому не особенно трудно, что Лициний отсутствовал из Рима продолжительное время, а по возвращении в Рим ни у кого из его близких не было основания подозревать действительность брака. Таким образом Юлия вполне свободно могла выдавать себя за матрону и пользоваться всеми привилегиями непринадлежащего ей положения, рассчитывая, конечно, исчезнуть, как только будет открыто ее настоящее положение. Внезапность смерти проконсула помешала привести этот план в исполнение. Таким образом, обе женщины, по наследству, стали рабынями Метелиуса.

Это открытие вызвало страшный скандал в Риме. Матроны, гордые тем, что состояли в законном браке, не могли простить себе, что они принимали, как равную, особу, которая была только ловкой служанкой, а патрицианки еще более были возмущены, что открыли двери своих домов хитрой рабыне. Друзья, родственники покойного стали умолять Метелиуса, чтобы примерно наказал мать и дочь и отмстил за нанесенное ими оскорбление достоинству римской дамы. Так как они были рабыни, то их и следовало подвергнуть наказанию, назначенному рабыням, т. е., унизительному телесному наказанию.

Метелиус вовсе не нуждался в подобных просьбах и поощрениях, чтобы решиться приказать высечь розгами обеих женщин. Конечно, он разделял горделивое мнение своей касты и понимал, что нужно наказать интриганок, обманувших его семью, но прежде всего он хотел выместить свою личную злобу. Юлия и Цесилия задели его самые святые чувства, нанесли ущерб его самым дорогим интересам, распускали про него дурные сплетни, и вот теперь обе они были в его полной власти, от него зависело подвергнуть их любому наказанию. Наконец его душа могла вволю насладиться местью безжалостной и долгой, сообразно гению его расы, никогда не дававшей пощады слабым и побежденным.

Со дня открытия обмана обе женщины находились под строгим надзором и с ужасным трепетом ожидали, чтобы господин решил их участь. Но Метелиус не торопился и наслаждался тем, что рисовал в своем воображении планы самых утонченных наказаний, которым он подвергнет Юлию и Цесилию.

Неоспоримо, что он велит обеих высечь плетью, тем более, что подобное наказание доставит лично ему большое удовольствие. Он, как мы уже видели, вообще любил наказывать женщин телесно, даже без всякого повода. Во сколько же раз ему приятнее будет видеть, как будут сечь в его присутствии женщин, так жестоко его оскорбивших? Метелиус особенно еще наслаждался тем, что подобное жестокое удовольствие он будет иметь, когда ему угодно и в каком угодно количестве. Лишь бы только исполнители были искусны, а своих он набирал с разбором, почему у него женщины и даже молодые девушки могли подвергаться наказанию плетьми или розгами бесконечное число раз, без всякого вреда для их здоровья или опасности для их жизни. Он припомнил, что у его родственника, такого же страстного любителя телесных наказаний, как и он, была молодая девушка, которая в течение долгих лет, почти ежедневно, а иногда и по несколько раз в день наказывалась розгами или плетью, и, несмотря на это, она была вполне здорова и сильна. Вот почему патриций думал подвергнуть двух новых своих рабынь такому же режиму.

Менее опытный господин, чем Метелиус, приказал бы своих жертв сразу же наказать со страшной жестокостью и удовлетворил бы свою злость. Римлянин хотел, наоборот, наслаждаться своею местью возможно долее. Ему не нужно было, чтобы при наказании кровь лилась ручьем. Женщина, наказываемая без излишней жестокости, но наказываемая возможно чаще, могла доставить ему более сильное удовольствие. Прежде всего в последнем случае он испытывал бы каждый раз варварское удовольствие наслаждаться ее позором, который ей приходится испытывать при раздевании донага при нем. Юлия была еще очень хороша, а Цесилия в полном расцвете своей юношеской красоты, и для них самым ужасным позором будет то, что они будут обнажены в его присутствии, особенно тяжко это будет для Цесилии, которая никогда не была на положении рабыни. Но и мать ее уже привыкла, чтобы с ней обращались, как с законной супругой. Метелиус заранее смаковал, как он будет любоваться множество раз ужасом своих новых рабынь, их слезами, тем боле, что они оттолкнули его с презрением.

Наказывая их плетью, он мог причинить самые сильные и продолжительные мучения. Действительно, чем чаще женщина подвергается наказанию плетью, тем более она страдает от боли, и вскоре наказание становится для нее, положительно, мучением. Одновременно кожа ее от частых наказаний делается способной выносить все большее и большее число ударов, таким образом с каждым разом является возможность наказывать ее сильнее и продолжительнее. Во всяком случае, плеть причиняет женщине такие жестокие страдания, что более сильных не мог желать даже самый свирепый господин, а в отношении Юлии и Цесилии плеть была особенно жестоким орудием наказания, ввиду особенной нежности их кожи. Для наказания их Метелиус мог употреблять, начиная от березовых розог, сравнительно детского орудия наказания, и кончая плетью из коровьей кожи, причинявшей женщине особенно нестерпимые страдания. Для начала он решил подвергнуть мать и дочь строгому и продолжительному наказанию плетью, а затем сечь их каждый раз, как ему придет охота.

Через несколько дней для несчастных женщин начался новый режим истязания их. Метелиус приказал приготовить все необходимое для наказания и спокойно ждал появления двух своих жертв.

Мать и дочь вошли, ведомые или, вернее, влекомые двумя чернокожими невольниками, которые должны были подвергнуть женщин, истязаниям по приказу их господина. Цесилия плакала горючими слезами от страха наказания плетью и особенно от предстоящего позора быть обнаженной. Юлия снаружи пыталась казаться спокойной, хотя внутри испытывала ужас быть в полной зависимости от флагелляторских капризов Метелиуса. К тому же, хотя и рабыня, она, благодаря своей красоте, до сих пор умела подчинять себе своих господ и никогда не была телесно наказана, если не считать трех или четырех раз, когда она была наказана розгами отцом или матерью совсем маленькой девочкой. Правда, последний раз, за излишнее кокетство с сыном хозяина, отец прежестоко высек ее розгами, но ей было тогда двенадцать лет и она совершенно забыла теперь об этом неприятном событии. Она отлично знала, какие страшные мучения испытывают наказываемые телесно женщины, так как сама приказывала нередко наказывать провинившихся служанок, но наказывала их только розгами сама или приказывала сечь женской прислуге. Она ни разу не наказывала женщин плетьми, а также не только не поручала наказывать розгами мужчине, а даже держать наказываемую мужчинам. Свою же дочь она никогда не секла. Зная хорошо римлянина, она не сомневалась, что их обеих ожидает страшно жестокое наказание плетьми.

В черных глазах патриция блеснул недобрый огонек, когда он увидел молодую девушку всю в слезах, а мать дрожащей от страха. Руки его сжались в кулаки и был момент, что он готов был броситься на Цесилию и начать ее бить. Испуганная девушка была в эту минуту как то особенно хороша: раскрасневшиеся от волнения щеки, блестящие от слез глаза, испуганные движения еще более усиливали ее и без того дивную красоту. Однако, Метелиус сдержал себя, он не хотел выдать, что красота девушки произвела на него впечатление. Как самая обыкновенная рабыня, она сделается игрушкой плети палачей. Что касается до Юлии, то она в глазах его была просто опасная интриганка, заслуживающая самого беспощадного наказания плетьми. После нескольких минут полного молчания, Метелиус заговорил; голос его звучал жестоко и с насмешкой:

— Привет вам, целомудренная матрона и непорочная девица, — сказал он. — Вы не хотели меня иметь супругом. Я тебе, Цесилия, представляю мужа, которого я тебе выбрал.

Он указал рукой на одного из негров, — черного колосса с чисто животным лицом, которое осклабилось в широкую улыбку и показало ряд белых зубов. Молодая девушка бросилась к матери и спрятала свое лицо на ее груди, отчаянно зарыдав.

— Ты, кажется, не особенно влюблена в него, — продолжал Метелиус, — и не расположена быть с ним благосклонной, хотя он красивый мужчина. Сейчас ты будешь к нему более любезной, после того, как он угостит твое тело плетью.

Цесилия еще сильнее прижалась к своей матери, которая, рыдая, обняла дочь, как бы желая ее защитить.

— Трогательная картина любви дочери, — сказал с насмешкой римлянин. — Вы отлично подражали манерам римских дам и, подобно последним, ты, Юлия, должна научить свою дочь послушанию.

— Ты — господин, — отвечала женщина, подняв высоко голову, — вели бить, если ты безжалостен, но не издевайся над нашим несчастьем.

— Шутка довольно удачная, — возразил, смеясь, Метелиус. — Две рабыни, которые должны были бы на коленях умолять меня о прощении, начинают мне проповедовать мораль. Клянусь Юпитером! Видно, что вас еще никогда не наказывали.

— Пощади нас, всемогущий, — прошептала молодая девушка.

— Слушай, Цесилия, — продолжал молодой человек, — ты еще невинна, и я никогда не простил бы себе, что выдал тебя замуж не вполне осведомленной. Так как твоя мать не хочет помочь тебе своими советами, пусть она научит примером.

— Что хочешь ты этим сказать? — спросила с испугом Юлия.

— Очень просто, моя красавица, сейчас я велю моим неграм сечь тебя плетьми. Я тебе предоставляю выбор, или приказать Цесилии беспрекословно слушаться меня или я велю тебя сечь при ней, чтобы она наглядно могла убедиться в пользе послушания.

— О, это слишком гнусно, — вскричала в негодовании Юлия, — велеть сечь меня мужчинам на глазах моей дочери! Это ужасно!

— Я теперь ясно вижу, что только одна твоя гордость мешает тебе оценить всю мою умеренность. Только одна плеть в силах заставить женщину понимать. Сейчас тебя мои рабы познакомят с ее ласками.

Тотчас же негры оттащили Цесилию от матери. Молодая девушка упала на колени и закрыла лицо обеими руками. Когда Юлия почувствовала, как ее схватили негры, то стала отчаянно сопротивляться и кричать.

— Не утомляй напрасно своего голоса, — сказал Метелиус, — он тебе сейчас понадобится.

— Прикажешь господин, наказывать ее хорошенько? — спросил один из негров.

— Секите ее по крупу посильнее, но только, чтобы кожа не была иссечена до крови! Пускай она познакомится только с плетью.

— Будь спокоен, господин, я только что хорошо смазал хвосты плети салом, чтобы они лучше хлестали тело.

Палачи растягивают и привязывают несчастную женщину на деревянной кобыле. Теперь она вполне уже беззащитна. Один из негров поднял ее одежду и обнажил тело до талии. Чувствуя, что ее окружают мужчины, Юлия ребяческим жестом старается спрятать свое лицо, прижимая его к кобыле, как бы стараясь скрыть свой позор.

Цесилия продолжает истерически рыдать.
Метелиус тоже подошел к кобыле и, тронув рукой круп Юлии, сказал:
— У тебя, действительно, прекрасный круп и славная кожа. Смотри, Цесилия, как и тебя сейчас будут наказывать.
— Прости нас, господин, — пролепетала Цесилия, упав к ногам Метелиуса.
— Клянусь Юпитером, вы обе заслуживаете за ваш обман хороших плетей. Начинайте, негры, наказывать и дайте ей понять, что у нее есть теперь господин.

Тотчас же негры начали истязание. От первого же удара круп несчастной женщины быстро поднимается, чтобы в ту же секунду опуститься и отчаянный крик, одновременно, вырывается из груди. Гибкие хвосты плети ложатся вдоль всего тела женщины, обжигая своими жгучими ласками самые чувствительные места. Крики наказываемой становятся резче и продолжительнее.

Теперь уже Юлия кричит почти безостановочно и, с каждым новым ударом плети, все сильнее и сильнее. Благодаря своей тонкой коже, она испытывает невыразимые страдания. Негры наказывают спокойно и медленно, ударяя каждый раз по выбранному заранее месту и, после каждого удара, на теле появляется красная полоса. Плеть обжигает круп наказываемой и даже ложится на талию и ляжки. Кровавые полосы все растут числом и, видимо, сближаются одна с другой. Из утонченности жертва не была притянута к кобыле вплотную, почему может биться. Она извивается всем телом при каждом прикосновении ужасной плети. Круп подпрыгивает скачками; когда плеть ударяет по нему, ягодицы сжимаются, становятся более округленными, потом, вдруг, расплющиваются, как будто этим движением наказываемая старается уменьшить свою боль.

Метелиус сел и спокойно смотрит, как вертится женщина и отчаянно кричит. Он следит взглядом за движением мускулистых рук негров и в глазах его ясно просвечивает бешеная радость, особенно в те именно моменты, когда плеть особенно удачно ложится на тело и вызывает наиболее отчаянный крик у истязуемой. Круп делался уже совсем красным и после каждого нового удара плети рубцы становятся все ярче и ярче.

Негры продолжают сечь женщину, не обращая ровно никакого внимания на ее мольбы и стоны; но боль становится нестерпимой, и несчастная начинает умолять простить своего господина. Ее нежные нервы не в силах более переносить прикосновения плети, ей кажется, как будто ее круп разрывают на части, и истязание поражает решительно все ее мускулы. Она молит о пощаде в промежутки между ударами плети. Когда ее крики становятся сильнее, а подпрыгивания быстрее, то негры громко смеются, а патриций холодно улыбается. Он вполне наслаждается унижением и страданиями стонущей под ударами плети женщины.

Метелиус наклоняется к Цесилии, продолжающей все еще рыдать у его ног:

— Посмотри, — говорит он, — что испытывает по моему приказу твоя мать и что вскоре ожидает и тебя. Полюбуйся результатами наказания плетью.
Он хватает молодую девушку за руку и грубо ее поднимает. В то же время оба негра глазами сговариваются и одновременно дают женщине с обеих сторон два особенно жестоких удара, от которых на крупе появляются два страшных, багровых рубца.
— Ах, ай, ай, — задыхаясь, кричит Юлия, — больно, ай, очень больно!..
— Ты видишь, как хорошо пробирает плеть, она сделает чудеса на твоем молодом теле, Цесилия!
— Избавь ее, — умоляет Юлия, — я готова лучше умереть под ударами плети…
— Ну, а я предпочитаю видеть, как твоя красавица Цесилия будет подпрыгивать на кобыле под ударами плети…

Молодая девушка хочет снова закрыть руками свое лицо, чтобы не видеть ужасного истязания своей матери, но ее господин схватывает ее руки и заставляет смотреть до конца, как ее мать извивается под ударами плетей.

Негры продолжают сечь все с той же жестокостью…

Наконец, Метелиус делает знак остановиться. Теперь очередь молодой девушки подвергнуться позорному сечению.
— Не вели меня раздевать, пожалей мою молодость, — рыдая, умоляет несчастная девушка.
— Разденьте ее совсем и привяжите на кобыле. Рабыня должна забыть капризы знатной барышни, — произносит с иронией Метелиус.
— Мама, мама, помоги мне, спаси меня! — кричит обезумевшая молодая девушка, когда негры стали ее раздевать и привязывать на кобыле.
— Прикажешь ли, господин, наказывать построже? — спрашивает один из негров, когда совершенно обнаженная девушка была привязана.
— Так же, как наказывали ее мать, не до крови, но секите так, чтобы она задыхалась от боли.
Услыхав эти слова и чувствуя, что сию секунду ее начнут сечь, Цесилия силится как бы защитить свой круп и ее мускулы от этого напрягаются, но ее ляжки крепко привязаны, и весь круп отлично выдается для наказания. Ради большей предосторожности негры привязали ее к кобыле еще за талию широким ремнем, чтобы круп не мог вовсе вертеться…

Увидав, как оба негра, стоявшие по обеим сторонам тела, взяли в руки плети, Цесилия начинает исступленно кричать:

— Не бейте меня, не секите, я буду послушна, совсем послушна!

— Господин, — умоляет привязанная Юлия, — пожалей это дитя, плети причиняют страшную боль, это нестерпимая пытка.

Оба негра стоят с обеих сторон с поднятыми плетьми и ожидают только знака римлянина.

— Я все сделаю, — продолжает просить Цесилия, — все, что хотите… Ах, аа!

В это время один из негров наносит первый удар, на теле девушки появляется длинный красный рубец. За этим первым ударом второй негр тотчас наносит второй удар по тому же самому месту, отчего боль еще усиливается.

— Довольно, оо! Довольно! — вопит жертва, — Я не могу терпеть… Простите, не буду, не буду, ай, ай, не могу, ах, аа, ай, ааа!!..

Но плети продолжают медленно стегать несчастную девушку, покрывая круп ее все новыми и новыми красными рубцами и заставляя все ее тело судорожно вздрагивать.

— Я не могу, я не могу, ой, ай! — кричит несчастная, — Ой, ой, аа, ай, аа!

Палачи начинают хохотать. Это настоящее наслаждение сечь такую нервную девушку, которая от первых же ударов так сильно страдает. Когда обе плети ложатся одновременно, то у девушки вырывается особенно продолжительный вопль от нестерпимой боли.

— Отлично, продолжайте ее так пороть и с расстановкой, чтобы она побольше страдала! — говорит Метелиус.

Плети свистят в воздухе и с сухим ударом ложатся на молодое тело, которое корчится от страшной боли. Круп девушки остается неподвижным, так как талия и ноги крепко притянуты к кобыле, но все мускулы находятся в сильном напряжении, а оба полушария крупа только дрожат под жгучими ласками плетей…

Цесилия все время сильно кричит, изредко произнося отрывистые слова. Временами крики переходят в непрерывный стон. Весь ее круп уже иссечен красными рубцами, и когда плети ложатся по пораженным частям кожи, то вызывают у несчастной отчаянный вопль.

— Порите круп, приказывает господин, а также ляжки, чтобы она знала, как наказывают капризных женщин…

Крики жертвы становятся еще более отчаянными, раздирающими, она поднимает свою голову, и ее обезумевшие глаза, искривившийся рот лучше всего говорят о нестерпимом мучении, которое она переносит. Плети стегают решительно по всем, даже самым чувствительным местам. Негры, видимо, секут с особым наслаждением. Они не сразу отнимают, после удара, от тела плети, а выдерживают несколько секунд, чтобы кожаные хвосты, прижимаясь к пораженным местам кожи, причиняли более сильную боль… Затем они хлещут также по внутренним частям ляжек, где, как известно, кожа особенно чувствительна. Каждый из них направляет удары плети, начиная от колен, и, медленно, постепенно поднимаясь, доходит до крупа девушки, где обе страшные плети, по молчаливому уговору палачей, ложатся на круп одновременно с более ускоренным темпом, который выдерживается ими все время, пока они секут круп и спускаются к ляжкам, откуда до колен опять начинают сечь враздробь и более медленно.

Римлянин, c видимым сладострастием следит за истязанием, которое производится по его приказу. Все тут должно доставлять ему наслаждение. Девушка обнажена, ее круп сделался красным, тело дрожит под ударами плетей, — все это действует возбуждающим образом на его чувства, и это видно по блеску его глаз. Но кроме того он удовлетворяет свою месть. Отказ девушки выйти замуж за него задел его гордость, и он в восторге, что подвергает мучениям неосторожную девушку; он ее неограниченный повелитель и только от него одного зависит прекратить или продолжать жестокое наказание.

Цесилия теперь безостановочно вопит, боль от ударов плетьми так велика, что она уже не в состоянии произносить, как вначале, слова мольбы о прощении. Теперь она чувствует только, как внутренний жар проникает во все, части ее тела и все растет и растет… Каждую секунду ей кажется, что она не в силах будет дольше переносить такие мучения и, мгновение спустя, новый удар плети вызывает опять приступ страшной боли и заставляет все ее тело конвульсивно содрогнуться.

Ее мать в безумном ужасе плачет и умоляет… Крики корчащейся под ударами плетей дочери вырывают у нее жалобные стоны. Она молит господина, просит сжалиться палачей, умоляет, чтобы ее снова наказывали плетьми с какой угодно жестокостью, но чтобы пощадили Цесилию. Негры даже не слушают ее причитаний, также как и криков жертвы. Плеть для того и назначена, чтобы гулять по спинам женщин. Они секут спокойно, видимо наслаждаясь, производимым ими истязанием. Что касается до Метелиуса, то крики и слезы, несчастных только усиливают наслаждение, испытываемое им при виде наказания их.

Молодую девушку все еще секут. Теперь плети опять ложатся на дрожащий круп девушки. Кожа стала менее красной и в состоянии, без вреда, принять еще новое число ударов. Но чувствительность не уменьшилась, и бедную девушку, напротив, ждут еще большие страдания.

Наконец, Метелиус приказывает прекратить наказание девушки и велит отвязать ее и унести негру, которого он ей назначил в мужья. Юлия, все еще привязанная к деревянной кобыле не может удержаться, чтобы не обругать гнусного господина, когда видит, как негр, с горящими от сладострастия глазами, уносит ее истерзанную дочь, чтобы совершить над ней еще более ужасное насилие. Патриций, услыхав брань, хватает плеть у негра и начинает полосовать тело несчастной Юлии. В припадке бешенства он с остервенением сечет ее. Вскоре круп и ляжки Юлии снова покрываются темно-красными рубцами, и во многих местах выступает кровь… Наконец, он бросает плеть и велит негру отвязать женщину и увести ее.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Метелиус взял себе в наложницы одну из доставшихся ему в наследство рабынь, по имени Калиста, которая за последнее время пользовалась его особенным фавором. Это была брюнетка, с большими черными глазами. От природы она была очень страстная, но страшно ленива. Когда Юлия пользовалась правами супруги Лициния, то Калиста была ее горничной.

Хотя, как мы уже выше сказали, Юлия Помпония не была любительницей жестоких наказаний, но Калисту она неоднократно наказывала очень строго розгами за лень, а раз, когда она застала ее на коленях Лициния, то уговорила Лициния велеть наказать Калисту, в ее присутствии, плетьми и поручить наказывать двум неграм. Но когда Калисту привели наказывать, то она все-таки смягчилась, отослала негров, велела позвать для наказания женщин, а также убрать плети и принести несколько пучков длинных и толстых березовых розог.

Правда, из страха потерять любовь Лициния и желая отучить Калисту раз на всегда, от всяких любовных видов на Лициния, Помпония проявила обыкновенно несвойственную ей жестокость. Когда Калиста была раздета и привязана к скамейке, то Юлия велела сечь ее розгами с двух сторон одновременно и кроме того мочить розги в уксусе. Два раза Калиста, от потери крови и боли теряла сознание, и каждый раз Юлия приказывала прекратить сечение и привести Калисту в сознание, но оба раза как только она немного оправлялась, ее снова, по приказу Юлии, растягивали на скамейке и продолжали беспощадно сечь розгами. Наконец, когда Калиста потеряла сознание в третий раз, то Юлия, после того, как ее привели в сознание и опять собирались растянуть на скамейке, смягчилась и простила ее. Помпония достигла цели.

После такого жестокого наказания, когда она, после того, как ее сняли со скамейки и поставили на ноги, не могла стоять и ее снесли на плаще в ее комнату, где она провалялась три дня, лежа все время на животе, Калиста больше не искала любви Лициния и стала очень усердно исполнять обязанности горничной ее дочери Цесилии. Молодая же девушка в течение двух лет велела наказать розгами Калисту всего три раза. Каждый раз по настоянию матери. Наказание розгами производилось в присутствии Цесилии, но она под страхом самой быть наказанной розгами, не смела намного уменьшить число ударов розог, назначенных матерью. Во всяком случае, Калисту наказывали эти три раза так слабо, как не наказывали даже патриции своих провинившихся дочерей. Теперь понятно, с какой радостью Калиста увидела, что ее бывшие госпожи попали в разряд простых рабынь, да еще рабынь, пользующихся нерасположением господина. Вот почему Калиста не упускала ни одного удобного случая, чтобы не восстановить Метелиуса против Юлии и Цесилии, пользуясь для этого своим влиянием, а также влиянием на него Фаоса.

Отдав обеих женщин, чтобы их унизить, во власть своих черных рабов, Метелиус и сам удостаивал их благосклонности. Хотя и чувственно, но он сильно любил Цесилию. Если место любви заменило чувство злобы, то все-таки физические прелести Цесилии по-прежнему возбуждали сладострастие у Метелиуса. Калиста была слишком хитра, чтобы открыто бороться с этим чувством, но она внушила молодому человеку мысль подвергать несчастных женщин телесному наказанию перед тем, как удостоить ту или другую своей благосклонности. Метелиус принял этот совет с удовольствием, так как он потворствовал его страсти к флагелляции. Теперь Цесилия и Юлия знали, что каждый раз, как та или другая будут приглашены Метелиусом для его сексуального удовлетворения, они перед этим будут неизбежно подвергнуты телесному наказанию, часто очень жестокому.

Жизнь бедных женщин стала настоящим адом. Метелиус велел назначать их на самые унизительные работы — прислуживать рабам и рабыням, главным образом кухаркам, а также убирать комнаты рабынь. Обеим женщинам постоянно приходилось исполнять отвратительные и нечистоплотные работы, одним словом — быть прислугой слуг господина. Вопреки существовавшему обычаю, по которому рабы никогда не имели права наказывать телесно других рабов, патриций дозволил своим рабам и рабыням, которым обе женщины прислуживали или под наблюдением которых исполняли работы, наказывать их розгами за леность, дерзость или непослушание, сохранив за собою только право наказания их плетьми. Но и права наказания розгами, по своему усмотрению, было слишком достаточно. Под самым ничтожным предлогом, а иногда даже без всякого основания несчастных женщин секли розгами по голому телу. Причем немедленно после наказания они должны были продолжать работать без малейшего ропота, под угрозой жалобы господину на их леность и неизбежного тогда за это жестокого наказания плетьми.

Калиста особенно злоупотребляла правом наказывать их; она разыгрывала роль дамы, приказывала матери и дочери одевать ее в присутствии своих подруг из рабынь, насмешливо улыбавшихся. Пучки розог из толстых, длинных и свежих березовых прутьев постоянно лежали у нее в комнате, и под каким-нибудь предлогом она приказывала рабыням обнажать мать или дочь, держать их и сама собственноручно жестоко наказывала розгами. Одной из работ, которой особенно страшились несчастные женщины, было верчение мельничного колеса для приготовления муки, необходимой для домашнего употребления. Господин велел назначать их на эту работу и ежедневно утром их приводили к тяжелой машине. Перед тем как поставить их вертеть колесо, надсмотрщик обнажал им спину и круп, привязав платье. Затем при малейшем замедлении с их стороны работы он хлестал по обнаженному телу бичом. Часто даже он хлестал без всякого повода, чтобы полюбоваться красными полосами на теле, подпрыгиваниями и криками женщин от боли. Несмотря на подобное унижение, они должны были продолжать вертеть колесо, из страха подвергнуться за непослушание жестокому наказанию плетьми.

Но самым тяжелым моментом, которого новые рабыни всегда ожидали с трепетом, был вечер, когда все работы оканчивались и вся прислуга собиралась вместе. Тогда нередко некоторые из мужчин делали попытки совершить над обеими женщинами гнусное насилие. Другие рабыни обыкновенно хохотали, если не помогали держать несчастных жертв, вырывавшихся из грубых объятий или защищавшихся от ударов. Иногда дело только этим и кончалось, но чаще, особенно, когда при таких сценах присутствовала Калиста, мужчины хотели добиться, чтобы мать и дочь исполнили их фантазии. Конечно, обе отказывались подчиниться, и тогда Калиста шла жаловаться Метелиусу на мнимое непослушание со стороны новых рабынь. Ответ не заставлял себя ждать и всегда был неизменно один и тот же: «выпори их обеих хорошенько плетьми и заставь слушаться».

Когда Калиста возвращалась и сообщала о распоряжении господина, то рабы и рабыни громко выражали свой восторг; рабские души от природы были так низки, что могли наслаждаться мучениями своих же товарищей по несчастью. Все наперерыв торопились принести две деревянных кобылы, поспешно раздевали обеих женщин и привязывали. Затем начиналась оргия истязания их. В таких случаях всегда наказывали не розгами, а страшными плетьми, причем секли мужчины. Под ударами плетей вскоре тела наказываемых женщин покрывались красными полосами. Женщины окружали наказываемых и, улыбаясь, подбивали наказывающих мужчин сечь сильнее, а крики истязуемых вызывали у них смех. Наказание производилось без соблюдения всякой стыдливости, в присутствии мужчин и женщин как самая натуральная и обыкновенная вещь, причем секли с удивительной жестокостью. Молодая девушка всегда особенно сильно кричала, но и Юлия, хотя и более выносливая, не могла удержаться от стонов.

Число ударов не считалось. Наказывали не только беспощадно, но страшно долго, так как знали, что господин одобрит всякое истязание, лишь бы кожа не была повреждена. В особенности для Цесилии были тяжелы и мучительны подобные истязания. Благодаря нежности своей кожи, она испытывала страшную боль и не могла удержаться, чтобы не кричать. Исступленные же ее крики и стоны доставляли особенное наслаждение мучителям и они всегда наказывали ее сильнее и дольше матери ее. После наказания мать ее, обыкновенно, забыв собственные страдания, должна была до самой поздней ночи омывать и лечить иссеченное тело своей бедной дочери.

Друзья Метелиуса, конечно, отлично знали горькую участь этих двух женщин, но никто не жалел их. Закон давал господину самую неограниченную власть над его рабом, и в его власти было наказывать раба по своему усмотрению. Раз в руках господина была жизнь этих двух женщин, то, очевидно, он имел полное право подвергать их каким угодно наказаниям, и никто не мог помешать ему в этом. Напротив, все были очень довольны, что Метелиус подвергает двух искательниц приключений и интриганок таким унизительным и жестоким наказаниям. Римские матроны и барышни-патрицианки никогда не могли им простить, что они обманом вошли в их среду. Строгость Метелиуса привлекла ему симпатии и его политическое положение возросло, когда узнали о его обращении с обеими женщинами. Все сожалели, что поверили сплетням, распускавшимся про него Юлией и Цесилией и, чтобы заставить его забыть это, сами советовали почаще и построже приказывать сечь обеих женщин.

Римлянин, как мы уже видели, вовсе не нуждался в таких поощрениях. Он всегда от души смеялся, слушая рассказы Калисты о жестоких и. продолжительных наказаниях розгами, которым она подвергает этих несчастных женщин. Не говоря уже о том, что чрезвычайно часто приказывал жестоко сечь Юлию и Цесилию в своем присутствии. В последнее время он велел наказывать их особой длинной плетью. Наказания такой плетью боялись самые отчаянные мужчины. В первый раз, когда несчастные узнали, что их ожидает такое наказание, обе стали безумно кричать и умолять Метелиуса… Они имели понятие о той боли, которую приходится испытывать при обыкновенных наказаниях розгами или ременной плетью, даже очень строгой, но они знали, что страдания от длинной плети в несколько раз мучительнее.

Этот инструмент употреблялся для наказания азиатскими царьками и римские чиновники заимствовали его от них. Длинная плеть была изобретена специально для наказания рабов за более важные проступки. Она состояла из толстой рукоятки с одним хвостом, длиною в шесть или семь футов, из склеенных полос коровьей кожи так, чтобы получилась лента толщиною в палец. Предварительно такая лента делалась очень мягкой, благодаря этому она, при ударе, плотно прилегала к коже и ее чрезвычайная гибкость даже препятствовала поранению тела при наказании. Длинная плеть причиняла наказываемой женщине невероятные страдания, благодаря своей длине и толщине. Хвост охватывал все тело и после удара получалось впечатление, как от ужасного и продолжительного ожога; испытываемая боль была несравненно сильнее, чем от удара обыкновенной плетью. После нескольких ударов такою плетью, тело наказываемой становилось столь чувствительным, что прикосновение к коже пальцем вызывало страшную боль. Несмотря на это, если экзекуторы были опытные, то кровь не появлялась даже после очень значительного числа ударов, хотя наказываемая испытывала адские мучения.

Обеим женщинам не удалось упросить Метелиуса избавить их от подобного жестокого истязания. Напротив, он, по совету Калисты, согласился усилить и без того страшно жестокое истязание обжиганием кожи, перед наказанием длинной плетью и поркой на деревянной кобыле веревочной плетью погонщиков.

Для наказания длинной плетью обеих женщин совершенно раздели и в стоячем положении, со связанными и поднятыми вверх руками привязали к веревке, спускавшейся с потолка, а ноги их были также связаны и притянуты к полу. Таким образом тело было доступно для плети со всех сторон, и от пяток до шеи не было места, по которому палач не мог бы сечь.

Но перед этим их подвергли прижиганию раскаленным железом. По очереди к обеим женщинам подходит Калиста и, взяв раскаленный железный прут, начинает им водить по коже, начиная с грудей. Потом негры поворачивают женщин, и она водит таким же прутом по ягодицам, которые спазматически сжимаются и открываются от прикосновения прута. Калиста постоянно меняет пруты, чтобы они были хорошо накалены, водит она по телу слегка, кожа, остается не тронутой, обжигается только наружная поверхность. Но дикие крики и конвульсивные движения несчастных женщин лучше всего говорят, какие нестерпимые мучения им приходится испытывать…

Наконец, прижигание кончено и, по знаку Метелиуса, обеих женщин начинают негры сечь длинной плетью. Боль так сильна, что захватывает дух у наказываемых и секунду они молчат и затем испускают дикий, нечеловеческий крик, одновременно тела их начинают корчиться в конвульсиях.

Крики утихают, как только плеть отнимается от тела, чтобы с новым ударом раздаться еще сильнее. Истязуемые женщины отчаянно бьются, как бы желая избавиться от объятий плети. Они кричат с безумными глазами и пеной во рту.

Цесилия откинулась назад и издает жалобные, дикие вопли. Страдание вдвое сильнее от того, что плеть ложится по обожженным местам.

Метелиус с горящими глазами следит за истязанием. Наконец, по его приказанию, обеих женщин отвязывают и дают несколько минут отдохнуть. Несчастные, все исполосованные рубцами, катаются по полу от боли. В это время негры приносят две деревянные кобылы. По знаку обеих женщин привязывают на кобылах и по только что иссеченному телу начинают сечь веревочной плетью погонщиков. Женщины кричат от страшной боли… Еще несколько ударов и кровь польется, но господин желает сохранить их для новых истязаний и приказывает прекратить наказание и отнести женщин в их комнату.

Мы не будем перечислять всех последующих истязаний, которым Метелиус подвергал обеих женщин. Его звезда на политическом небосклоне блестела все ярче и ярче. Он был выбран на очень важную должность. В восторге от своей победы, он подверг Юлию и Цесилию ужасному наказанию плетьми, — причем в этот раз разрешил сечь до крови. Калиста же добилась права наказывать их не только розгами, но и плетью.

Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения
Kristi
сообщение 14.3.2013, 15:00
Сообщение #2


Администратор
Иконка группы


Сообщений: 1 478
Регистрация: 12.9.2009




Цитата(Король @ 7.3.2013, 19:19) [snapback]49056[/snapback]
Телесные наказания у древних римлян имели чуть ли не самое широкое распространение; об этом свидетельствуют исследования многих авторитетных писателей-историков. В каждом доме обязательно можно было встретить картины, на которых изображались применявшиеся в то время для наказания инструменты и вспомогательные средства. В судейских камерах судьи были окружены огромным выбором всевозможных плетей, кнутов, розог и кожаных ремней, и все это имело в виду устрашение обвиняемого.
Помимо своей роли как инструмента для наказаний, плеть была в большом ходу у древних римлян во время религиозных празднеств, а именно во время праздника Луперкалий, основанного в честь божества Пана. Название этих торжественных церемоний происходит от Луперкала, обозначавшего место на подошве Палатина, где производилось жертвоприношение. Празднество Луперкалий справлялось пятнадцатого календа марта месяца, т. е. 15 февраля или, как говорит Овидий, на третий день после ид. Учредил Луперкалий Эвандер.

Важная и очень интересная тема - Наказания в древнем Риме, огромное вам спасибо Король за такой исторический эпос.
Многое проливает свет на жизнь того времени в великой тысячелетней империи, что весьма интересно. rolleyes.gif
Праздник Луперкалий был одним из самых старых в Риме, еще с 3 века до н.э. Безусловно самый своеобразный.

Прикрепленное изображение

Интересна личность Светония и его исторический портрет. Самое его известное произведение
"Жизнь двенадцати цезарей". Мне всегда был интересен этот автор.

Прикрепленное изображение
Гай Светоний Транквилл

Гай Светоний Транквилл (ок. 69-140) - знаменитый римский историк и литератор, личный секретарь Плиния Младшего
и императора Адриана, долгое время был хранителем государственных архивов Рима.

Прикрепленное изображение

Тема наказаний в древнем Риме хорошо освещена на мой взгляд у Геннадия Тираспольского в его книге "БЕСЕДЫ С ПАЛАЧОМ"
хотелось бы привести некоторые фрагменты из Главы 3, СУРОВЫЕ НАКАЗАНИЯ.

К суровым наказаниям мы относим жестокое карающее физическое и (или) психическое воздействие на того, кто совершил проступок, не приводящее намеренно к гибели наказываемого.

Прикрепленное изображение

I. Высшая мера наказания (poena capitis = poena capitalis)
в Древнем Риме имела две разновидности: потеря гражданской правоспособности и добровольное изгнание.
1. Потеря гражданской правоспособности включала в себя две категории: а) полная утрата гражданского статуса, связанная с лишением свободы; б) частичная утрата гражданского статуса, связанная с утерей римского гражданства при сохранении свободы.
А. Полная утрата гражданского статуса, связанная с лишением свободы (capitis deminutio maxima). В результате такого наказания гражданин становился рабом со всеми вытекающими последствиями.
Б. Частичная утрата гражданского статуса, связанная с утерей римского гражданства при сохранении свободы (capitis deminutio media). Хотя de jure такое наказание было не столь суровым, как первое, всё же de facto положение наказанного мало отличалось от рабского.

2. Добровольное изгнание (exilium) – добровольное оставление отечества навсегда преимущественно из-за политических правонарушений, при помощи которого граждане знатных родов и могли избежать смертной казни или другого сурового наказания. Добровольное изгнание сопровождалось потерей римского гражданства и конфискацией всего имущества. Со временем оно усложнилось в формах и способах применения. На первых порах к этому наказанию добавлялся так называемый запрет воды и огня (interdictio aquae et ignis) – запрещение совместно проживать со своими согражданами тому, кто добровольно удалился в изгнание. В случае его возвращения любой мог безнаказанно убить его. Во времена Империи такой запрет был упразднён.
Местом ссылки были отдалённые древнеримские территории и мелкие скалистые острова Средиземного моря: Аморг, Гиар, Сериф, Церцина, а также самые страшные из них – Пандатерия (к западу от прибрежного города Кумы) и Планазия (между Корсикой и побережьем Этрурии) [Ореханова, с.859, примеч. 25].

II. Насильственное изгнание.
У Тацита читаем: «Обсуждался [сенаторами] и вопрос о запрещении египетских и иудейских священнодействий, и сенат принял постановление вывезти на остров Сардинию четыре тысячи заражённых этими суевериями вольноотпущенников, пригодных по возрасту для искоренения там разбойничьих шаек, полагая, что если из-за тяжёлого климата они перемрут, то это не составит большой потери…».

III. Наказания, близкие к смертной казни.
1. Присуждение к пожизненным работам в рудниках и каменоломнях (damnatio in metallum) – самое близкое к смертной казни наказание, связанное с утратой свободы. Вот что рассказывал Цицерон: «Все вы слыхали о сиракузских каменоломнях; многих из вас знают их; это огромное и величественное создание царей и тираннов; все они вырублены в скале на необычайную глубину; для чего потребовался труд многочисленных рабочих. Невозможно ни устроить, ни даже представить себе тюрьму, которая в такой степени исключала бы возможность побега, была бы так хорошо ограждена со всех сторон и столь надёжна. В эти каменоломни даже и из других городов Сицилии по приказу доставляют государственных преступников для содержания под стражей»
О том, что это свидетельство великого оратора не было плодом его пылкого воображения, говорит и то обстоятельство, что ряд римских законоведов не делал различия между государственной тюрьмой и каменоломней.

Каково же было в каменоломне узнику, догадаться нетрудно, если прочитать следующий отрывок из Фукидида, повествующий о горестной доле пленников, захваченных сиракузянами в ходе одного из сражений Пелопонесской войны 431–404 гг. до н.э. и брошенных в сиракузский каменный мешок: «Первое время сиракузяне обращались с пленниками в каменоломнях жестоко. Множество их содержалось в глубоком и тесном помещении. Сначала они страдали днём от палящих лучей солнца и духоты (так как у них не было крыши над головой), тогда как наступившие осенние ночи были холодными, и резкие перепады температуры вызывали опасные болезни. Тем более что скученные на узком пространстве, они были вынуждены тут же совершать все естественные отправления. К тому же трупы умерших от ран и болезней, вызванных температурными перепадами и тому подобными, валялись тут же, нагромождённые друг на друга, и поэтому стоял нестерпимый смрад».

2. Расчленение тела неоплатного должника кредиторами как суррогат погашения долга. Согласно Законам XII таблиц, кредиторы, если они того пожелают, могут разрубить на части и разделить тело должника, не погасившего задолженности в установленный срок. «Если отсекут больше или меньше, то пусть это не будет вменено им в вину», – хладнокровно уточняет закон. Однако, как сообщает римский писатель-компилятор II в. н.э. Авл Геллий, «я не читал и не слыхал, чтобы в старину кто-нибудь был разрублен на части».

IV. Обезображение внешности. В соответствии с древнеримским законодательством рядовым преступникам брили голову, а виновным в тяжких преступлениях вдобавок сбривали брови (см. [Петроний, с.164]. Впрочем, высказывалось мнение о том, что сбривание бровей применялось и для придания мужчине женоподобного облика. Следует также учитывать, что обривали себе голову спасшиеся после кораблекрушения.
Ещё круче поступали с клеветниками, беглыми рабами и неисправимыми ворами.
Клеветникам, выбрив голову и брови, раскалённым железом выжигали на лбу клеймо (stigma) в виде буквы К (по другой версии – С, от слова calumniator «клеветник»; по поводу клеймения клеветников, впрочем, высказывались сомнения.
У беглых рабов на лбу выжигали клеймо FUG, от fugitivus (servus) «беглый раб», у неисправимых воров – FUR «вор, воровка», иногда – краткую фразу, напр. CAVE FURUM «берегись вора»:
…раскалённым железом наёмный
Кат кого-то клеймит за пропажу каких-то полотен.

В историческом романе Лиона Фейхтвангера «Иудейская война», насыщенном подлинными подробностями, рассказано, что рабы, заключённые в эргaстул (каторжную загородную или пригородную тюрьму, имели на лбу клеймо Е, что значит ergastulum «эргастул».
Клеймение как законная мера наказания рабов упомянуто в «Институциях Гая».
Чтобы замаскировать выжженное на лбу клеймо, применяли – и небезуспешно – косметические мушки.

Плутарх сообщает, что греки ставили военнопленным на лоб клеймо, в частности, в виде совы [Плутарх, т. 1, с.303 (Перикл XXVI)]. С учётом того что латинское слово stigma «клеймо» заимствовано из греческого языка, приведённое сообщение Плутарха можно считать основанием для гипотезы о греческом происхождении римского обычая клеймить преступников. Этому, впрочем, противоречит то обстоятельство, что для наименования клейма у римлян было и своё слово –nota.

V. Выкалывание (вырывание) глаз. Светоний рассказывал: «Квинт Галлий, претор, пришёл к нему [Октавиану Августу] для приветствия с двойными табличками под одеждой: Октавий заподозрил, что он прячет меч, однако не решился обыскать его на месте, опасаясь ошибиться; но немного спустя он приказал центурионам и воинам стащить его с судейского кресла, пытал его, как раба, и, не добившись ничего, казнил, своими руками выколов сперва ему глаза» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.48 (II Божественный Август 27, 4)]. В свете этого гнусного эпизода сусально-слащавыми выглядят иные описания Октавиана Августа как паиньки без сучка и задоринки (см., напр. [Чанышев, с.267]).

По сообщению Флора, палачи вырвали глаза у брата знаменитого древнеримского полководца Гая Мария [Флор, с.128 (Гражданск. война Мария III, 26)].
Выкалывание глаз то и дело упоминается в комедиях Плавта (см., напр. [Плавт, 1933, с.266].

VI. Урезание языка. В том же месте у Плавта читаем: «Ясно, это старушонка донесла про золото. / Вот вернусь, язык отрежу прочь! Глаза ей выколю!» [Плавт, 1933, с.266]. В одной из эпиграмм Марциал пишет: Что распинаешь раба, язык ему вырезав, Понтий? То, о чём он замолчал, весь разглашает народ.

О том, что угроза отчекрыжить язык – не художественное преувеличение драматурга и поэта, свидетельствует следующий пассаж из Светония: «Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен; он [император Калигула] вернул его, отсёк ему язык и снова прогнал на арену» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула 27, 4)].

VII. Отсечение рук. Оказывается, военная разведка и контрразведка – изобретение далеко не новое. Штирлицы и Мюллеры в тогах и туниках и сандалиях на босу ногу вовсю шустрили уже под сенью древнеримского Капитолия. В сладостной прохладе италийских кущей не хватало им, правда, раций, «жучков» и других примочек, а главное – задушевного тепла партайгеноссе Бормана и товарища Сталина. Вот почему древнеримские Джеймсы Бонды орудовали порой с наивностью, способной вызывать у нас, поднаторевших в глотании затейливых детективных повествований, снисходительную улыбку, ср.: «…Публий [Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший] каждый раз отряжал вместе с гонцами-посредниками несколько человек ловких солдат, даже переодетых в рабов, в грязном убогом платье, дабы они могли беспрепятственно разыскать и осмотреть входы и выходы в обеих стоянках [карфагенского войска]» [Полибий, т. 2, с.224 (XIV, 1, 13–14)].

Но шифровки и хитроумные шифровальные устройства у античных лазутчиков всё же имелись: например, жителями Спарты охотно применялась упоминаемая Плутархом так называемая скитала (skut?lh) [Плутарх, т. 2, с.145–146 (Лисандр XIX)]. Это круглая палка, на которую плотно навёртывался ремень; на ремне писали сверху вниз, потом его распускали, и, чтобы прочесть написанное, следовало навернуть ремень на точно такую же палку [Вейсман, с.1140]; [Соболевский, Маркиш, с.639, примеч. 214]; [Томашевская, с.559].

Но и спартанская палка – о двух концах, и, как ремешочку ни виться, «был схвачен карфагенский лазутчик, который два года таился в Риме: его отпустили, отрубив ему руки…» [Ливий, т. 2, с.103 (XXII, 33, 1)]. Чтоб неповадно, значит, было вставлять палки в колёса римской государственной колесницы…

В другой раз повязали уже целую гурьбу хитрованов, которые под видом перебежчиков задумчиво слонялись по римскому лагерю, а на самом деле были посланы передать хитрющему Ганнибалу письмо с просьбой вызволить город Капую, осаждённый римлянами. «Их захватили больше семидесяти, вместе с вновь прибывшими, высекли и, отрубив руки, прогнали в Капую» [Ливий, т. 2, с.293 (XXVI, 12, 19].
«И хотя жестоко применять против пленников огонь и железо, однако не было ничего страшнее для варваров, чем перенести наказание и остаться жить с отрубленными руками», – меланхолически разъясняет Флор [Флор, с.101 (Фракийск. война III, 7)].
Особенно часто отсечению рук подвергались перебежчики [Аппиан Александрийский, с.106 (Война с Ганнибалом 43)].

VIII. Перебивание рук и ног. Так был наказан уже упомянутый брат знаменитого древнеримского полководца Гая Мария [Флор, с.128 (Гражданск. война Мария III, 26)].

IX. Кастрация. Аппиан рассказывал: «Минуций Базилл… убит был своими рабами за то, что некоторых из них в виде наказания он приказал кастрировать» [Аппиан Александрийский, с.497 (Гражд. войны III, 98)]. Попутно отметим, что кастрация в Древнем Риме чаще применялась в качестве коммерческого изуверства (см. гл. 4, § 1, раздел 1).

X. Присуждение к работам на мельнице.По степени суровости сравнивалось древними римлянами с присуждением к каторжным работам.
В комедии Плавта «Пуниец» («Poenulus», точнее – «Молодой пуниец») раб Синкераст, сетуя на своего хозяина, восклицает: «Нет, ей-ей, в каменоломне или же на мельнице / Лучше век влачить в оковах крепких, чем ему служить…» [Плавт, 1937, с.169]. В пьесе Теренция «Девушка с Андроса» господин угрожает своему рабу Даву: «Велю тебя я выдрать, Дав, до смерти сдам на мельницу…» [Теренций, с.39].

XI. Присуждение к полевым работам. Близкой к каторжной была и работа на полях. У Горация читаем: Вон! А не то угодишь у меня ты девятым в Сабину![Гораций, с.276 (сатиры I, 7)].
Комментарием разъясняется, что речь идёт о направлении девятого по счёту раба на полевые работы в Сабинское поместье. «Удаление городского раба на работу в деревню было одним из тяжёлых наказаний» [Петровский, с.390, примеч. 118].
В комедии Теренция «Формион» раб Гета, перечисляя виды суровых наказаний, философски изрекает: «Молоть ли мне на мельнице, быть битым ли, в оковах быть, / Работать в поле – ничего я нового не вижу тут» [Теренций, с.298].

XII. Присуждение к эргастулу. Эргaстул (ergastulum) – каторжная тюрьма для рабов, обычно в сельской вилле, реже – в городе. Представляла собой подвальное помещение с рядом узких, высоко расположенных оконцев. В эргастуле находилось до 15 узников, закованных в кандалы или колодки [Кузищин, с.291]. За рабами наблюдали надзиратели, также из рабов [Гладкий, с.765].

XIII. Порка (castigatio = verberatio). Как самостоятельное наказание было распространено в армии, в семье и в школе.
Свободных лиц обычно били палкой (fustis), рабов стегали кнутом или плетью (flagellum = flagrum = verber), школьников хлестали рoзгой (ferula) по рукам [Овидий, с.45 (Любовные элегии I, 13, 17–18)] и ей же полосовали спину и место ниже спины. «Горе для мальчиков всех, для наставников – сущая радость…», – писал Марциал об этом воспитательном орудии [Марциал, с.366, эпиграмма № 80]. Недаром в лексиконе школьников выражение manum ferulae subducere «подставлять руку под розгу» значило «идти в школу».

Сечение розгой или порка кнутом (плетью) свободных людей при этом считались более суровым и унизительным наказанием, чем избиение палкой (см. [Институции Юстиниана, с.313], [Винничук, с.92]). При этом плеть по силе воздействия превосходила розги. Не случайно у римских поэтов упоминание плетей связано с устойчивым определением рабские (см., напр. [Тибулл, с.194 (элегии II, 3)]. В одном из покорённых римлянами малоазийских городов, например, действовала коллегия (корпорация) бичевателей рабов [Голубцова, с.312]. Ливий сообщал о Публии Корнелии Сципионе Эмилиане Африканском Младшем: «Застав воина в неположенном месте, он приказывал, если тот был римлянин, сечь его розгами, а если не римлянин, то плетьми ]Ливий, т. 3, с.622 (периоха книги 57)].

И немудрено: древнеримская плеть – грозное орудие с длинной рукояткой, от которой отходит несколько тонких цепей или ременных полос со свинцовыми гирьками на конце (см. [Гиро, с.550]; [Егер, с.450, там же рисунок плети]. Нетрудно себе представить, что делалось с человеческим телом, если оно получало хотя бы один удар таким щекотливым инструментом…

Возвращаясь к телесным наказаниям школьников, приведём следующий отрывок: «Одна картина в Геркулануме [который, на радость археологам, вместе с Помпеями был засыпан вулканическим пеплом при извержении Везувия в 79 г.] показывает, каким образом происходило наказание розгами. Виновного брал на плечи более взрослый товарищ; другой держал его за ноги; остальные хладнокровно смотрели на всю эту сцену, как будто бы в ней не было ничего необыкновенного. Учитель, спокойный и серьёзный, вооружён розгой, которой он наносит сильные удары. Ребёнок извивается от боли… Иногда экзекуция производилась с меньшей торжественностью: учитель просто хватал школьника за середину туловища, одной рукой держал его в воздухе вниз головой, а другой наносил ему удары своим ужасным педагогическим орудием» [Гиро, с.95].

Магистраты пытались законодательно оградить римских граждан от самочинной порки и избиения палками (см. [Доватур, Сергеенко, с.299]; [Ливий, т. 1, с.568 (X, 9, 4)], в частности, издав закон Порция [Боданская, Чистяков, с.697, примеч. 40]) и закон Корнелия (lex Cornelia de injuriis) [Бартошек, с.186]. Однако уже сам факт принятия нескольких законов по одному и тому же поводу красноречиво свидетельствовал о пренебрежении к ним общественности: удары розог, плетей и палок по-прежнему градом сыпались как на рабов, так и на римских граждан.

Дискредитировало названные законы в первую очередь то, что и в правовом сознании, и в правовой практике римлян порка и избиение палками оставались ходовыми наказаниями за те или иные проступки.

Так, в самый разгар Пунических войн римляне, и без того ошеломлённые неудержимым напором войск Ганнибала, до смерти перепугались оттого, что в храме Весты по халатности одной из весталок угас огонь, и «по приказу понтифика [верховного жреца] Публия Лициния весталку, которая в ту ночь должна была смотреть за огнём, высекли плетью» [Ливий, т. 2, с.407 (XXVIII, 11, 6)].

Видно, не из робкого десятка был понтифик. Да что там – задрать у беззащитной жрицы подол тоги над местом, где сходятся ноги, и душевно всыпать ей десяток-другой шпицрутенов. Древнеримские бирюльки, мелочи античной жизни… Вот другой жрец – тот лихой молодец: прознав, что Луций Контилий, писец при понтификах, совершил блудодеяние с весталкой Флоронией (а на что ещё, спрашивается, писец?), велел того игрунчика запороть до смерти, да к тому же прилюдно, дабы остальные писцы весталок с невестами не путали и со своими письменными приборами к жрицам впредь не совались (см. [Ливий, т. 2, с.124 (XXII, 57, 3)]). Амбец тебе, писец… Знай наших.

О рабах и толковать нечего. В комедиях Теренция то и дело твердят о порке рабов, подвешенных на дыбе. Так, в пьесе «Евнух» служанка Пифиада угрожает рабу Парменону: «Сегодня же тебя пока подвесят да и вспорют / За то, что нашего юнца скандалом ославляешь / Да на него же сверх того ещё доносишь» [Теренций, с.271].
Порка, впрочем, могла заменять денежный штраф.

В политических целях иногда производились красочные шоу-порки. Так, по приказу Флакка, римского наместника в Александрии, «были схвачены 38 наиболее влиятельных членов верховного совета [александрийских иудеев, почтенных старцев], закованы в цепи, поволочены в театр и здесь на глазах ликовавшей александрийской толпы подвергнуты бичеванию» [Иосиф Флавий, с.185, примеч.].

XIV. Надевание нашейной колодки или железного ошейника. Могло сочетаться с поркой. Как рассказывал Ливий, однажды в городе Риме «какой-то хозяин прогнал розгами прямо через цирк раба с колодкой на шее…» [Ливий, т. 1, с.110 (II, 36, 1)].
Колодка, как можно думать, служила не только и не столько для «ущемления шеи» [Гиро, с.120] (что могло бы резко и нежелательно снизить производительность рабского труда), а в первую очередь для сурового напоминания рабу о его бесправном положении, сравнимым с участью тяглового скота.
Впрочем, колодки применялись и к нерадивым римским гражданам. Так, «Гай Матиен, обвинённый народными трибунами в том, что покинул своё войско в Испании, брошен в колодки, долго бит розгами и откуплен за медный сестерций» [Ливий, т. 3, с.621 (периоха книги 55)].
По приказу консула 191 г. до н.э. Мания Ацилия Глабриона закованным послам этолян были надеты железные ошейники [Полибий, т. 2, с.332 (XX, 10, 8–9)], как можно полагать, также с целью жестоко унизить. Применялись железные ошейники, между прочим, и греками (см. [Арриан, с.99 (30, 5)].

XV. Заковывание в цепь или в кандалы (либо то и другое вместе). У Ювенала читаем: Где тот горн, наковальня та где, что цепей не готовят?
Сколько железа идёт для оков, что, боишься, не хватит
Плуги простые ковать, железные бороны, грабли.[Ювенал, I, 3, 309–311].
Кандалы могли сочетаться с колодкой [Люцилий, с.378 (XXIX, 40, 854)].
Своего рода наказанием можно считать и приковывание к стене раба-привратника в богатых римских домах, чтобы страж порядка не мог самовольно покинуть свой пост (см. [Гиро, с.150]). Овидий называет такого караульщика «цепным рабом» [Овидий, с.40 (любовные элегии I, 6, 74)].

XVI. Битьё по лицу и таскание за волосы. По отношению к прекрасному полу в римском быту считалось воспитательно-оздоровительной процедурой.
Агустин Аврелий рассказывал: «У многих женщин… лица бывали обезображены синяками от пощёчин…» [Августин, с.122].
Проперций с мрачной ухмылкой утешает свою неверную возлюбленную:
Я не вцеплюсь вне себя в твои заплетённые косы,
И не посмею побить грубым тебя кулаком…[Проперций, с.298 (элегии II, 5)].

А вот у Овидия «не вынесла душа поэта позора мелочных обид», нанесённых ему прелестницей, и он с древнеримской солдатской прямотой рапортует:
Я же дошёл до того, что схватил надо лбом её пряди
И на прелестных щеках метки оставил ногтей! [Овидий, с.41 (любовные элегии I, 7, 49–50)].

Как тут не вспомнить родимое, близкое:
Излюбили тебя, измызгали – Невтерпёж.
Что же ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь?
В огород бы тебя на чучело
Пугать ворон.
До печёнок меня замучила
Со всех сторон. [Есенин, с.129 («Сыпь, гармоника. Скука… Скука…»)].
А ещё твердят, что Проперций и Овидий не наши парни…

XVII. Наказания за воинские преступления. Полный перечень таких наказаний содержится в Дигестах Юстиниана (см. [Памятники римского права, с.591–598]) и подробно рассмотрен в книге [Скрипилёв, с.64–71].
Большинство из них ни по орудиям, ни по степени жестокости ничем не отличались от наказаний, которые применялись к неслуживым римлянам. Единственная важная особенность состояла здесь в том, что военнослужащих, в отличие от рабов, не подвергали ссылке на работы в рудники и каменоломни, отдаче на растерзание диким зверям и повешению. Кроме того, воинов нельзя было пытать во время допроса. Однако если воин перебегал к неприятелю и затем возвращался в своё подразделение, он утрачивал названные преимущества и в правовом отношении приравнивался к рабу [Памятники римского права, с.591, 592].

Указанные льготы, конечно, же давались не от щедрот властителей. Прежде всего, древнеримская воинская служба была многолетней. (Существуют разные сведения о продолжительности службы в древнеримском войске: от 25–26 лет (см., напр. [Ранович, с.29], [Словарь античности, с.98]) до 30 (см., напр. [Фейхтвангер. Лже-Нерон, с.101 (книга 2, глава 2)], [Мазуркевич, с.21] и даже до 40 лет [Машкин, с.509]). Кроме того, она была сопряжена, как и во все времена, с жестокими тяготами и лишениями.

Вот лишь одна, но характерная зарисовка из армейского быта римлян: «…зима была столь суровою, что земля покрылась ледяной коркою и, чтобы поставить палатки, требовалось разбивать смёрзшуюся почву. Многие отморозили себе руки и ноги, некоторые, находясь в карауле, замерзали насмерть. Рассказывали об одном воине, нёсшем вязанку дров: кисти рук у него настолько примёрзли к ноше, что, когда он её опустил, отвалились от рук…» [Тацит, с.310 (Анналы XIII, 35)].

Единственным утешением для римского солдата была возможность в условиях круговой поруки [Кнабе. История. Быт. Античность, с.13] пограбить захваченные города да время от времени утешиться продажными ласками блудниц, которые при нерадивых начальниках тучами налетали на римские лагеря (см. ]Ливий, т. 3, с.622 (периоха книги 57)].

Железная дисциплина, царившая в элитных римских войсках, непреклонная верность римского солдата ратному долгу недаром вызвали неподдельное восхищение у О.Шпенглера, автора знаменитой книги «Закат Европы». О.Шпенглер писал: «Не бросать своего напрасного поста, без всякой надежды на спасение, – это долг. Выстоять, как тот римский солдат, останки которого нашли у ворот Помпеи, который умер, потому что при извержении Везувия его забыли снять с поста. Вот что такое величие... Этот достойный конец – единственное, чего нельзя отнять у человека» [Свасьян, с.60].

Если волею судьбы под градом вражеских стрел, камней, дротиков и разящих ударов меча воин всё же оставался живым, тяготы многолетней службы неумолимо подрывали его здоровье. Так, когда племянник императора Тиберия, полководец Юлий Цезарь Германик прибыл в расположение волновавшихся римских легионеров, «некоторые из воинов, схватив его руку как бы для поцелуя, всовывали в свой рот его пальцы, чтобы он убедился, что у них не осталось зубов; другие показывали ему свои обезображенные старостью руки и ноги» [Тацит, с.26 (Анналы I, 34)].

Некоторые ретивые военачальники относились к своим подчинённым с жестокостью, ничуть не меньшей, чем к заклятому врагу. Так, некий центурион Луцилий получил у солдат прозвище «Давай другую», так как, «сломав лозу о спину избиваемого им воина, он зычным голосом требовал, чтобы ему давали другую и ещё раз другую» [Тацит, с.20 (Анналы I, 23)]. А некий грозный начальник разошёлся и пуще того: одного воина «покарал смертью за то, что он копал землю для вала не будучи перепоясан мечом, а другого – так как он был вооружён только кинжалом» [Тацит, с.240 (Анналы XI, 18)]. По рассказу Ливия, во время атаки на эквов другой рубака, диктатор Квинт Сервилий Приск, зарубил «за промедление одного из знаменосцев» [Ливий, т. 1, с.265 (IV, 47, 2)].

Особое социальное положение военнослужащих, конечно, накладывало свой отпечаток и на пенитенциарную сторону. Так, согласно Плутарху, как-то раз римские воины за проявленное малодушие были подвергнуты, по его словам, «позорному наказанию»: они должны были «на глазах других воинов в одних туниках, без пояса, вырыть ров в двенадцать футов длиной» [Плутарх, т. 2, с.243 (Лукулл XV)]. Унизительность упомянутого взыскания заключалась, прежде всего, в том, что нерадивые солдаты на время лишились униформы и знаков воинского отличия, среди которых важнейшим была перевязь для меча, портупея, по-латыни cingulum (см. [Высокий, с.206, примеч. 94]; между прочим, выражение снять с кого-л. портупею (cingulo aliquem exuere) значило и «уволить кого-л. с военной службы» [Дворецкий, с.140]). Вообще, отсутствие пояса у римлян расценивалось как забвение обычаев и варварская неотёсанность [Буровик, с.92]. Кроме того, наказанные воины своим внешним видом стали походить на представителей беднейшего простонародья (tunicati), носившего туники без тоги.

По рассказу Полибия, провинившимся воинам командир «велит выдавать положенную меру ячменя вместо пшеницы, палатки их приказывает ставить за окопами, ограждающими лагерь» [Полибий, т. 2, с.28 (VI, 38, 3–4)]. Тем самым недокормленные штрафники становились лёгкой мишенью для неприятельских стрел, камней и дротиков.

Аппиан сообщал: «Во время штурма [испанского] города одна женщина, когда какой-то солдат хотел изнасиловать её, пальцами выколола себе глаза. Серторий [Квинт], узнав об этом, приказал истребить всю когорту из римлян, которая, хотя бы в лице одного солдата, позволила себе такой дикий поступок» (Аппиан Александрийский, с.357 (Гражд. войны I, 109)].

XVIII. Комбинированные наказания. Некоторые древнеримские человеколюбы в пору гражданских войн на мелочи не разменивались. Они соединяли в одной бригадной работёнке различные наказания:
Отняты руки от плеч, и язык, изъятый из глотки,
Дико трепещет и бьёт немым содроганием воздух.
Уши срезает один, другой орлиного носа
Ноздри, а третий глаз выдирает из впадин глубоких. [Лукан, с.33 (II, 181–184)].

Были такие мoлодцы, конечно же, усердными учениками презираемых ими варваров. Вот, например, как заботливо вразумлял своих пленных один ухватистый карфагенянин: «…Гасдрубал тех из пленных римлян, которые были у него, вывел на стену, откуда римлянам должно было быть хорошо видно то, что должно было совершиться, и стал кривыми железными инструментами у одних вырывать глаза, языки, жилы и половые органы, у других подрезал подошвы, отрубал пальцы или сдирал кожу с остального тела и всех ещё живых сбрасывал со стены и со скал» [Аппиан Александрийский, с.170 (Пунич. войны XVII, 118)]. Вообще, такие настенные показательные изуверства над пленными были у древних не редкость. Так, ворвавшись в осаждённый город Тир, воины Александра Македонского устроили там мстительную резню: «их измучила длительная осада, и они не забыли, как тирийцы, захватив их земляков, ехавших из Сидона, поставили их на стене, на глазах всего лагеря закололи и бросили в море» [Арриан, с.68 (24, 3)].

XIX. Неясные и спорные случаи.
1. Как нетрудно заметить, до сих пор шла речь о наказаниях, применявшихся в сухопутных войсках. Отличались ли от них наказания, практиковавшиеся в древнеримском военно-морском флоте, и если отличались, то чем?

К сожалению, обследованные источники ответа на этот вопрос не дают. Правда, в одном из эподов Горация (IV, 3) глухо упоминаются некие «испанские бичи» [Гораций, с.184], которые, по мнению комментатора, служили орудием наказания в римском флоте [Петровский, с.377, примеч. 3 к эподу 4]. Однако упомянутый комментарий слишком краток, чтобы составить хотя бы приблизительное представление и о причинах наказания такими плетьми, и о самих плетях.

2. В Дигестах Юстиниана содержится рассуждение о рабах с отрезанными пальцами рук и ног [Памятники римского права, с.498]. Было ли такое увечье результатом пыток, наказания или представляло собой случайную бытовую травму, мы не знаем. Однако полностью исключать первую возможность не следует, учитывая, в частности, что знаток античности Роберт Грейвз в своём историческом романе «Я, Клавдий» пишет об отсечении писцам большого и указательного пальцев как о римском способе наказания за их писарские вольности [Грейвз, с.34 (глава 2-я)]. К этому нелишне добавить сообщение Плутарха о существовавшей у афинян манере отрубать большой палец на правой руке военнопленным, чтобы они могли грести, но не были в состоянии держать копьё [Плутарх, т. 2. с.135 (Лисандр IX)].

В явно поддельной книге «Властелины Рима» упоминается подрезание жил на пальцах рук, которому подвергся некий письмоводитель за подделку судебного документа [Элий Лампридий. Александр Север, с.163 (XXVIII, 3)]. Отнесём и это римское наказание к разряду возможных.

3. В той же книге «Властелины Рима» рассказывается о том, как военачальника, покинувшего свой пост, император Макрин «велел привязать снизу к крытой повозке и в течение всего пути тащил его живым еле дышавшим» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.127 (XII, 7). Такое волочение по земле на привязи, как известно, применялось с незапамятных времён, особенно конными кочевниками, поэтому полностью исключать из нашего списка упомянутое наказание нельзя, хотя в то же время безоговорочно связывать его с именем Макрина, учитывая ненадёжность источника, едва ли оправданно.

4. По сообщению А.Ф.Кистяковского, римляне применяли к рабам такое мучительное наказание, как раздавливание мужских яичек. «Несчастных, – пишет он, – которые оставались в живых после этой ужасной операции, было очень много в Риме» [Кистяковский, с.116]. В обследованной нами литературе упоминаний о таком наказании не содержится. Для окончательного выяснения этого обстоятельства необходимы дополнительные разыскания.

Прикрепленное изображение
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения

Быстрый ответДобавить ответ в эту темуОткрыть тему

 



Текстовая версия Сейчас: 28.3.2024, 20:22


©2007-2019 Kristi.su  Связь Kristi